Министерство общего и профессионального образования
Российской Федерации
Самарский государственный педагогический университет
Факультет психологии
Кафедра социальной психологии
и психологии образования
Психологический анализ знаковых систем сознания
Курсовая работа
студента 3 курса
психологического факультета
Городниченкова Дмитрия
Александровича.
Научный руководитель-
кандидат психологических
наук-
Яньшин Петр Всеволодович.
Самара 1997 г.
План
Введение1.Постановка проблемы сознания
.Взаимосвязь с механизмами семиотической деятельности.2. Семантические пространства как операциональные модели сознания.
3. Семиологический оператор речевого сознания и регуляция семиотической деятельности.
4. Интеллигибельность значений сознания как модель личной принадлежности семантических пространств.
Заключение
Литература
Задачей данной работы является анализ развития психологических отношений индивидуального сознания в качественно новые структуры.
В ней заключаются следующие вопросы: в каком пространстве осуществляется реальная размерность мышления, несводимая к закономерностям формальной логики, а, наоборот, разворачивающаяся сразу на нескольких “этажах” сознания по своей собственным законам? Как и какими средствами личной принадлежности “помечаются” семантические пространства субъективных знаний и убеждений верящего во что-то человека ? Где и как закодированы механизмы самой семиотической деятельности ? Каким образом осуществляется доступ к личностным смыслам в индивидуальном сознании ?
Всегда прежде всего людей волновала проблема: что означает "осознать себя", "познать самого себя", "расширить границы своего сознания" ? Невыразимость содержания этого события адекватно только той степени несуразности языка, на котором мы спрашиваем, отчего вопросы такого плана почти что безответны, хотя бы и потому, что запрограммированы нашим языком. Ведь если спрашиваешь , значит, у тебя уже есть форма для ответа на твоем же языке, значит, у тебя есть уже и ответ, ну а если ответа нет, значит, ты спрашиваешь не о том, а ответа получить не можешь, потому что он на языке заведомо непонятном для тебя. Вот такой логический парадокс.
И кого бы мы ни брали себе в поддержку, все мастера личностного развития указывают за пределы языка, в непосредственное телесное ощущение. Метафорически это обозначает не пространство слов, а пространство пауз между ними, благодаря которым и происходит понимание нами друг друга.
Такое двуединство языка, соединяющего одновременно и предметность значения и беспредметность формы, понял Платон, что концентрированно представлено в его противопоставлении чувственного мира и мира идеального. В этом борющемся симбиозе чувственное охотится за идеями, чтобы быть чем-то определенным, а идеи, в свою очередь, охотятся за чувственным воплощением, чтобы быть хоть как-то реализованными.
Континуум противоречий между недостаточностью нашего языка и чем-то действительно состоявшимся в нашем сознании имеет серьезные основания. Благодаря им мы сталкиваемся с проблемой описания структуры сознания, включающей средства разделения “ чужих ”, фантомных событий на уровне языковых интроектов и “ своих ”, живых, нефиксируемых в терминах языка событий сознания.
Легко понять, что с помощью синтаксиса мы можем описывать объективированную предметность, но вот реальность, доступную человеческому сознанию, невозможно заключить только в термины языка. Она существует как живой феномен самосвязи, самоосознания. Интенсивность подобной самосвязи сразу же окрашивает все слова высказывания тоном определенного качества. Причем высказывание не воспринимается отчужденно ( например, во всем многообразии предметной структуры имени, проанализированной Лосевым
[32]), а воспринимается как включенное в смысловую структуру сознания субъекта, которую мы прочитываем по этому тону. Поэтому несмотря на ограниченность языка, мы все-таки способны прочитывать “подлинные” - а не декларируемые - субъект- объектные отношения в сознании другого до проникновения в предметный смысл его высказывания. Подобно тому, как в теории информации высказывание представляется не только сообщением, но и моделью информационного процесса, мы можем рассматривать значения языка не только как смысловые элементы сознания, не только как превращенную форму деятельности субъекта, но и как форму в полном смысле этого слова, как модель, организованную таким образом, чтобы по закону преодоления формой содержания, открытому Выготским, мы “преодолевали” содержание другого сознания, ориентируясь только на индуцируемые им отношения к своему собственному содержанию. “Форма”, таким образом, не есть ни слова, ни значения, ни мысли, ни мотивы - она есть атрибут механизма психологического “означивания” собственных знаковых систем сознания, которое связано, по нашей гипотезе, с отношениями качества во “внутренней схеме самосознания субъекта”(термин введен М.К. Мамардашвили [34])Разрешение сложившейся ситуации, как представляется, возможно лишь с принятием некоторых положений. Во-первых, речь идет о применимости анализа сознания, произведенного К.Марксом, к анализу знаковых систем. Правомерность такого подхода обусловлена тем, что знаковые системы можно рассматривать наравне с прочими как атрибуты социальных систем, в рамках которых субъект под действием “превращенных форм” получает особым образом искаженную картину объекта. С нашей точки зрения, значения индивидуального сознания так же подпадают под превращения, порожденные уже в самом сознании как микросоциальной системе, что требует учета действия “превращенных форм” , их “распредмечивания” для снятия отождествления между системами индивидуальных значений в общественном и индивидуальном сознании, а также для более адекватного представления о “внутренних “ механизмах работы сознания, учитывающего действие “превращенных форм”
[ 35 ].Во-вторых, разрешение сложившийся ситуации возможно с принятием смысловой структуры сознания, разработанной Л.С.Выготским
[10,11,12], связанной с развитием значений. Можно предположить, что значения в своем индивидуальном развитии зависят не только от характера деятельности, в которую включен человек, но также и от “чистого языка”, языка самого по себе. “Подлинным двигателем речи, - высказывал И.Бродский [5] , - является самый язык, освобожденная масса, перемалывающая тему и буквально всплескивающая, когда она натыкается на рифму или на образ.” Это одновременно говорит о двух противоречивых системах, которые служат источниками формирования структуры сознания: это системы деятельностей, в которые включается человек, осваивая общественные значения, а также язык сам по себе как потенциально бесконечная система формирования индивидуальных значений.Анализ литературы показывает, что затронутая тема косвенным образом проскальзывает как требующая внимания в разных источниках, но определенным образом нигде не ставится. Для уточнения проблемы мы будем использовать концепции Л.С.Выготского, А.Н.Леонтьева, А.А.Леонтьева, М.М.Бахтина, М.Фуко, М.К.Мамардашвили, О.Д. Кузьменко-Наумовой.
“Пилотный” характер наших гипотез так явен, что мы и не будем претендовать на всеобъемлющие, наукосообразные и максимально достоверные выводы. Опыт этой работы - лишь попытка разобраться в интересной проблемной области, гипотетируя ее границы. Что касается экспериментальных исследований, то к ним мы приступим после уточнения и более четкого формулирования наших теоретических оснований.
Спасибо за внимание !
1.Постановка проблемы сознания.
Взаимосвязь с механизмами семиотической деятельности.
Семиотическая деятельность предполагает отражение через репрезентацию, различение обозначаемого и обозначающего, осуществление актов кодирования и декодирования.
Семиотическая деятельность рассматривается в работе Г. А.Глотовой
[15] как процесс продуцирования и использование знаковых систем, которые являются сознательно конструируемыми искусственным путем. Чертежи, диаграммы, буквенно-цифровые формулы, художественный стиль, направления в живописи, музыкальная манера - все это объекты и средства семиотической деятельности.Семиотическая деятельность представляется сложной, многоуровневой системой, что позволяет Г.А.Глотовой выделить в ней три уровня, а в каждом из них - различные типы семиозиса. Ребенок в своем развитии присваивает различные типы семиозиса не поочередно в связи с логической схемой их развертывания, а гибко двигаясь одновременно и по " вертикали ", и по " диагонали ", и даже накладывая несколько схем друг на друга. Эти три уровня таковы :
В то время, когда ребенком будет пройден исходный первый уровень, окружающий мир качественно преобразится, принципиально изменится : каждый элемент мира наряду со своими физическими, химическими и т.д. свойствами начнет характеризоваться и социальными свойствами, в частности, свойством отражаться в звуковом языке, языке красок, в языке эмоций. Поскольку же в обществе выделены различные социальные и профессиональные группы, формирующие свои специфичные языки, каждый объект действительности получает возможность бесконечного отражения в соответствии со своей собственной спецификой и со спецификой каждого из языков.
В отличии от животных, после рождения для того, чтобы выжить в обществе, человек вынужден овладевать специфически человеческим механизмом опредмечивания и распредмечивания семиотических объектов. Собственно, сама человеческая психика формируется в процессе освоения семиотической деятельности на уровне анализаторного отражения действительности. Дальнейшее развитие связано с самым сложным механизмом семиотической деятельности, с расширением " культурной матрицы " человека, появлением творческого пространства художественных, технических, научных или религиозных систем. Стремясь выразить на освоенном языке и нечто новое, то, с чем раньше человек не сталкивался, он приходит к преобразованию языка, к его развитию, а это есть не что иное, как возникновение новых внутренних механизмов деятельности.
При этом каждая новая семиотическая система, осваиваемая человеком, с одной стороны, проходит сходные этапы ее освоения, а с другой стороны, каждый раз оказывается в уникальной ситуации, поскольку опирается на различные уже освоенные и с разной степенью эффективности функционирующие семиотические системы. Семиотическая деятельность должна пройти длительный период формирования в процессе распредмечивания механизмов первых двух типов семиотической деятельности, пока не появиться механизм формирования самих механизмов формирования семиотической деятельности.
Тогда человек, столкнувшись с какой-то сложной задачей, теперь сам может построить ее модель и с ее помощью сформировать у себя внутренние механизмы, необходимые для решения задач такого типа. Предельно остро эту творческую необходимость выразил В.Набоков : " Нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке; или еще короче : ни одного человека, говорящего ; или еще короче : ни одного человека ... "
Многие существенные моменты, связанные с семиозисом, выделены Л.С. Выготским, Ж.Пиаже, Дж. Брунером, Л.А. Венгером, Н.Г. Салминой. Для нашего исследования важно обратить внимание на способ присвоения механизмов семиотической деятельности. За каждым знаковым образованием стоят развитые механизмы соответствующей деятельности, однако, множеству людей в точности они не распредмечиваются, не включаются в формы их предметной деятельности, даже длительное время если они работают с этими знаковыми образованиями. И, наоборот, ранняя детская одаренность связана именно с очень ранним декодированием всеобщих механизмов деятельности и быстрым восхождением к формам индивидуальной деятельности (музыкальной, изобразительной, литературной и т.д. ). Различные возможности человека в освоении знаковых образований, представленных вокруг него в виде кладбищ и акварелей, бухгалтерских книг и компьютерных сетей, в виде другого человека и его самого как одной из частей непознанного, пока не могут быть ясно определены.
Г.А.Глотова ставит точные вопросы, от решения которых зависит дальнейшее продвижение исследований: в каких знаковых образованиях закодированы механизмы самой семиотической деятельности ? Каким образом осуществляется присвоение этих механизмов ? Какие факторы влияют на такое присвоение, делают его более полноценным или, наоборот, затрудняют его?
2. Семантические пространства как операциональные модели сознания.
Действительность представляется нам либо через чувственную модель мира, неотделимую от него самого, либо через концептуальную модель. Последняя позволяет развести объект и сами средства познания, обеспечив субъекту свободу выбирать и конструировать эти средства, а вместе с ними и способность осознавать множественность моделей мира . Индивидуальные системы значений, являясь средством описания действительности, могут и не осознаваться как таковые - особенно это характерно для обыденного сознания - но вполне успешно существуют в качестве определяющих сознание и восприятие субъекта средств.
Своеобразным “ алфавитом человеческого сознания ” можно назвать категориальные структуры. Для описания образа мира субъекта, его имплицитной модели того или иного фрагмента действительности необходима реконструкция категориальной структуры его сознания, чем и занимается экспериментальная психосемантика.
Семантически категория представляет собой “текст в тексте”, свернутую в одно понятие целостную систему представлений и знаний. В связи с тем, что категориальные структуры функционируют в сознании и как общие схемы мышления, и как наиболее емкие понятия, они представляют собой точки переключения сознания, способы соединения компонентов мысленной картины в одно целое. Категориальные структуры не являются генетически первичными образованиями, но находятся в постоянном развитии, возникая и существую внутри целостной системы, перцептивного или мыслительного образа. Диалектика развития подразумевает подвижность категориальных структур внутри сознания точно так же, как они подвижны внутри меняющейся культуры. Образец такой подвижности в сознании средневековых людей и человека постиндустриального общества дают, например, Ж.Ле Гофф и А.Я.Гуревич
[25,14].По сути дела, категориальные структуры и есть значения индивидуального сознания. В.Ф. Петренко
[37] вводит между принцип операциональной аналогии между категориальными структурами и отдельными параметрами семантического пространства. Категориальные структуры зависимы не только от социальной, профессиональной, возрастной принадлежности субъекта, но и от его индивидуальной приобщенности к языку, обладания специфическими способами категоризации мира. Спецификация категорий как наиболее общих и емких понятий подразумевает как системную их организацию в сознании, так и расплывчатость, метафоричность точно так же, как их репрезентация может быть и в знаковой, и в образной форме . И “форма”, и “содержание”, и “причинность”, и “дао”, и “дхарма”, и “теле”, и “огнелогос”, и “любовь”, и “счастье”, и “зло” и т.д. вплоть до эмоционального тона, присущего субъекту, может синкретически обобщаться в категориальные структуры и определять построение фрагмента действительности.Категориальные структуры сознания могут быть представлены через систему факторов, являющихся координатными осями семантического пространства, заданных именно индивидуальными значениями, которые могут значительно отличаться от объективных - в языковой системе - систем категорий. Построение семантических пространств позволяет характеризовать личностные смыслы индивида и их чувственную ткань, слитые воедино в коннотативном значении, отражающем не только “скелет” самого пространства, но и содержание самого значения. Семантические пространства , построенные на базе оценок конкретной содержательной области, оказываются производными от знания субъектом данной содержательной области, его “имплицитной” теории этой области и связаны, в первую очередь, с когнитивной сложностью субъекта.
Важно отметить, какими же средствами субъект разграничивает свою и чужую “имплицитную” теорию, каким способом он придает значениям личностный характер ? В итоге, сознание получается гетерогенным, и субъект приобретает высокую когнитивную сложность в одной содержательной области, и низкую - в другой. Субъект, например, может иметь высокую когнитивную сложность в литературных изысках, и низкую - в компьютерном программировании , высокую когнитивную сложность в сфере межличностного восприятия и в то же время низкую - в определении качества винно-водочных изделий.
Важную роль играет представление о значении как превращенной форме деятельности, поскольку в значении фиксируются свойства объекта, существенные с точки зрения общественной практики. Предметный мир тогда понимается не как объективное пространство с зафиксированными свойствами вещей, а как “культурные консервы”, “ очеловеченный мир”, в котором опредмечены способы и механизмы человеческой жизнедеятельности. Полностью распредметить какой-либо элемент мира означает освоить не только механизмы жизнедеятельности ( в плане функционирования ), но и механизмы развития этого вида жизнедеятельности. Новые формы деятельности субъекта порождают и новые формы осознания действительности, новые “фигуры сознания” - его индивидуальные значения. Значение в своем семантическом наполнении является не идеальным “инобытием” объекта, а превращенной формой деятельности субъекта.
Даже тогда, когда мы классифицируем предметы как бы собственно по объективным свойствам ( цвету, форме, величине и т.д.), на самом деле мы классифицируем их по способам нашей жизнедеятельности, осуществляемой во взаимодействии с какими-то параметрами объектов. Мы познаем мир, каким он предстает в формах нашей с ним деятельности и отсюда делаем опосредованный вывод о том, каков этот мир сам по себе. Значение предмета - исторически фиксируемая функция ( А.Н. Леонтьев ), отношение предметов друг к другу, опосредованное человеком при их распредмечивании отношением к другому человеку, опредметившим в данном предмете механизмы своей жизнедеятельности, а также отношением к закономерностям развития предметов данного класса ( В.В. Ким ). Всеобщая связь предметов и явлений в деятельности человека предстает в форме всеобщей репрезентативности и каждый раз то, что именно и как репрезентируется, определяется уровнем достигнутых исторически знаний о представлении и объекте представления, а также характером и содержанием деятельности представляющего субъекта.
И если в генетическом плане значения выступают носителями социального наследования, то в функциональном плане значения определяются задачами той деятельности, в рамках которой они что-либо репрезентируют. Если мы просим подать нужный нам предмет, то значением слова выступит именно этот реальный предмет ( ибо мы не удовольствуемся ни рисунком предмета, ни описанием его существенных свойств и т.д.). В другой ситуации на первый план выступает другое значение ( например, форма слова, которую нужно выбрать и вставить на место пропуска в предложении ). В третьем случае значением будет вполне конкретная реакция ( например, на слова влюбленного в тебя человека или на объевшегося сметаной кота ). В зависимости от конкретного содержания деятельности то одно, то другое значение из всего веерного многообразия значений, становиться доминирующим, обусловленное всеобщей связью элементов мира и возможностью его разнонаправленной репрезентации.
3. Семиологический оператор речевого сознания и регуляция семиотической деятельности.
Было выявлено, что воспринимающий мозг чутко реагирует на два качественных параметра семантического пространства : экстенсиональную и интенсиональную сферы содержания текста. Анализ множества текстов испытуемых позволил выделить универсальные семиологические детерминанты , которые выступают как триединый оператор речевого сознания : “тождество-подобие/условность” относительно авторской концепции, содержащейся в исходном тексте. Триединый оператор речевого сознания моделирует идентичным способом речевые воздействия, приходящие в мозг носителя языка, сливая воедино форму и содержание текста.
О.Д.Кузьменко-Наумова
[23,24] уловила существенный момент перехода языка в речь: триединый семиологический оператор устанавливает меру эквивалентности образа содержания текста с планом содержания языкового знака ( по экстенсиональной или интенсиональной сфере, с привнесением в образ своей социо-ментальной картины или без такового). Его действие соответствует созданию схемообраза будущего плана содержания текста ( психологически что есть не что иное, как фаза формирования мысли, смыслоформулирования, по И.А.Зимней[20]). Действие семиологического оператора относиться к универсальным регуляторам символической деятельности человека и тесно связывается с сознанием и мышлением.Под его воздействием принимается решение, какая сфера плана содержания станет мыслью- предметом в процессе ее перехода в речевое произведение. При этом план содержания знакового продукта становиться диагностическим инструментом качества социального отображения субъектом направленного на него речевого воздействия социума
.Читательские проекции авторской концепции как речевые знаки обнаруживают реляционные свойства относительно социоментальной картины мира субъектов, с одной стороны, и социума в целом, с другой. Качество такового преобразования неоднородно : оно происходит по принципу “отраженного подобия” от воспринятого реципиентом значения.
Экспериментально О.Д.Кузьменко-Наумова выявила три ярко выраженные стратегии восприятия. Первая категория чтецов “от автора” ( смысловой синтез, контрсуггестивная стратегия) воспринимает текст в пределах смысловой концепции автора. Восприятие знаковой информации и логико-смысловая переработка сливаются у них в единый процесс. Смысл текста воспринимается в результате эквивалентных смысловых замен, автоматическим зеркальным отражением суть словесного знака принимается вне зависимости от его формы.
Денотативный принцип обработки информации ( Н.И.Жинкин
[18]) свойственен только человеку. Однако, эта способность не в равной мере свойственна разным человеческим индивидам. Отображение значений словесных знаков формирует у реципиентов словесные стереотипы, аранжированные в его памяти по вероятностному принципу. Помимо сознания при чтении происходит замена смысла знака ( объект- оригинал ) на суггестивный стереотип, вызываемой ассоциативно формой знака ( квазиобъект). Вторая категория чтецов “от автора-от себя” ( информационный анализ ) воспринятый знаковый материал заменяет собственной продукцией, соответствующей частично авторской концепции, частично своей собственной. Если у них экспериментально не задается установка на смысловой поиск определенного материала, они не успевают сами определить основные вехи и смысловые переходы, и поэтому не могут отделить при смысловом восприятии, что важнее по значимости. Восприятие текста происходит у них без проникновения в подтекст и замысел автора.Третья категория чтецов “от себя” ( нулевой синтез) воспринимает текст на сигнальном уровне знаковой функции. Воспринятый материал становиться сигналом, который вызывает у реципиента собственную знаковую продукцию, тематически связанную с оригиналом, но не со знаковым материалом. Объект смыслового восприятия - знаковая система автора - заменяется собственной знаковой системой реципиента, не имеющей ничего общего с авторским эталоном. Семантическая генерализация вызванного суггестивного стереотипа настолько становиться сильной, что приводит к жесткому восприятию, невозможности осмысления отдельных частей целого текста и происходит на бессознательном уровне переработки информации.
Гипотетическая модель смыслового восприятия складывается из двух механизмов : безэнтропийного опознавания знакового материала и становления смыслового содержания. В целом знаковая ситуация адекватно опознается как здоровыми людьми, так и больными шизофренией несмотря на дальнейшие неадекватные трансформации. Такой “парадокс адекватности” объясняется тем, что в речевом сознании совершается удвоение воспринятой вербальной информации на семиотический образ текста. Этот образ ярок и настолько стабилен, что функционирует в сознании и как смысловая доминанта. Семиотический образ текста выступает как область тождества для читателей, чьи личностные особенности совпадают с авторскими. Но что можно считать личностными особенностями, если больные шизофренией заведомо ими не обладают, однако, знаковую ситуацию опознают так же адекватно, как и здоровые люди ? Этот вопрос также требует своего ответа.
4. Интеллигибельность значений сознания как модель личной принадлежности семантических пространств.
На основе приведенных вопросов можно выдвинуть гипотезу об ином уровне функционирования знаков, на котором значения характеризуются степенью интеллигибельности. Значения отражают, выражают, осуществляют категориальные структуры сознания не напрямую ( и здесь принцип операциональной аналогии между ними уже не применим ), а через формирующиеся интеллигибельные измерения, степень развития которых соответствует развитию “ внутренней схемы самосознания” субъекта. Внутренние отношения сознания держаться на интеллигибельности знака, значения которого имеют разные возможности со стороны и обобщения, и общения для “ внутренней формы мысли “. Она тотально принадлежит к той или иной степени интеллигибельности, в ней разворачивается и ей же определяется сам способ связи мысленной картины в единое целое.
В смысловой структуре сознания интеллигибельность знака является тем маркером, с помощью которого можно проследить, как сознание осваивает само себя, ускоряет формирование самосознания. Начиная от интроецированного сознания, несистемного, обыденного, оперирующего “ слоновьем дерьмом “ ( Ф. Перлз ), в котором значения функционируют как сигналы на нечто, что еще предстоит выразить, развитие его структуры может дойти до момента, когда “ живым знаком “ становиться сама “ внутренняя схема самосознания субъекта “. В результате субъект освобождается от интроектов и становиться независимым от элиминированных вторичных предметностей, освобождая самосознание настолько, что получает возможность формировать собственные категориальные структуры- а значит, и механизмы мышления -, не предопределенные ни обществом, ни культурными условиями и т.д. И качественно иной уровень сознания, выражающийся в функционировании значений как символов, в их диалектическом единстве логического и алогического, диагносцируется через интеллигибельность используемых знаков.
На основе приведенных предположений можно заключить, что сознание “ пульсирует “ в зависимости от той или иной категориальной структуры, от ее принадлежности к той или иной интеллигибельности знака. Деятельности сознания по-разному соединяются между собой в зависимости от уровня
интеллигибельности, на котором функционируют значения, возникают иные возможности группирования функциональных отношений сознания, с гносеологической точки зрения- иные возможности познания. Различные стадии индивидуального развития значений посредством интеллигибельности знака обеспечивают разную степень цельности пространства смысловых оформлений сознания. После такого введения становиться возможным уточнение понятия “ интеллигибельность знака “. Для того, чтобы его развернуть через по-уровневую характеристику, мы будем сравнивать его феноменологические проявления в индивидуальном сознании, с культурно-историческими формами интеллигибельности знака, которые, с нашей точки зрения, проанализировал в качестве “ эпистем “ Мишель Фуко[48].Вкратце их можно охарактеризовать так:
Мировосприятие средневековых людей было в значительной степени построено на том принципе, благодаря которому знак не был предназначен для предметного отражения ситуации. Знак был лишь поводом, сигналом для проникновение в “ тайное значение” знака. За всяким ономастическим раздражением чувствовалось богатство содержания, скрытое пока что под спудом явных сходств. Имплицитно средневековым человеком предполагалась автономно существующая некая область значений, смыслов, связей, которые не проявляют себя непосредственно, а открываются только через приметы, лежащие на поверхности вещей. Служащие для непосредственных, иногда очевидных аналогий, бесконечно вьющаяся цепь которых никогда не замыкается, они лишь подают первоначальный повод для путешествия по странным, иногда алогичным законам в область истинных смыслов.
В интеллигибельности сигнала знак всегда сулит что-то еще, что якобы пока что не имеет выражения в языке ( совершенство артикуляции которого отходит к языку будущего ), но уже сейчас доступно через скрытые аналогии. Тогда сознанию другого человека твой знак предстает как зов топоса, маяк местонахождения того, что еще требуется найти, нераскрытый симптом, смутное ощущение в диком лесу, выкрик незнакомого голоса или холст, но котором рисуется очаг, но предполагается, что если разорвать холст, то мы не попадем пальцем в небо, а обязательно доберемся до автономно существующей области первоначальных смыслов.
Примечательно, что одно обладание обладанием возможностью никак не отличается от ее реализации. Необходимость быть в координатах понимаемости заранее исключается ввиду перманентной загадочности первоначальных смыслов. Таким образом, высказывание может и не быть истинным или ложным, но оно обязательно претендует на истину и стремиться к ней по асимптоте бесконечных аналогий, высказывание которых рано или поздно приведет в область истины. Благодаря такому принципу формируется аномальное знаковое пространство, в котором субъект ориентируется на знак знака, на “ кажимость кажимости” в безостановочном потоке аналогий, подобий подобий, неартикулированных, спроецированных в будущее в плане понимания гносеологических сгустков. Знак в этой интеллигибельности требует участия другого сознания в своей дешифрации, имплицитно требует ее, пытаясь удержать бесконечно большие области безликого содержания, перекладывая весь груз самоосознания на другого субъекта.
Можно предположить, что интеллигибельность сигнала есть форма существования идеалогического, мифологического сознания, где знак равен предмету, мнение равно объекту, а череда описаний заменяет саму реальность. Субъект в этой интеллигибельности выделен в той же мере, что и сам знак, - простым указанием на занимаемое место, безликими социокультурными параметрами.
Классическая ситуация языка 18 века характеризуется появление дискурсии, способности расчленять мысленные представления и выражать их в последовательности знаков. Упорядоченность становиться краеугольным камнем знаковых систем: закрепленное за знаком значение выражает только то, что в него вноситься, разъясняется самим автором и не более того. Язык становиться точным орудием научных исследований, критики, анализа, разъяснений. Ведущей характеристикой языка становиться сукцессивность, т.е. последовательное развертывание в знаках того, что дано в представлении. Фрагменты готовой теории просто рамещаются по логическим блокам, в которых элементарная корректность стыковки двух звеньев обеспечивается законами формальной логики. Центр тяжести переноситься на отношения знаков между собой как “ записывающих” некую идею. В этом случае логические модели описывают не процесс познания, а категории языковых выражений, которые используются как удобные пути мысленного сообщения. На длинных участках рассуждения они не могут удержать движения мысли, которая при последовательном продвижении описывает круг и тут же возвращается обратно, не имея сил на качественный скачок.
Характерно, что знак употребляется преимущественно для разъяснения и критики с использованием понятий истины, точности, свойств, экспрессивной значимости. Циклическое, вернее, центробежное стремление, исходящее от неспособности субъекта действительно развернуть мысль в ее диалектических противоречиях, определяет “ магию “ разъяснения. Достаточно в логически проницаемой форме соединить несколько абстрактных понятий, номинализировать объект, создать вокруг него умозрительные конструкции, в рамках которой сталкивать нереальные противоречия, борьба которых подчеркнет реальность этой “ мозговой химеры “ ( Гете ), подключить иллюстративную образность аллегорий, чтобы запустить в бесконечность комбинаторную манию детерминизма, сводящего все события к клетке причины и следствия - и оболочка, имидж готовы. С помощью знаков в этой интеллигибельности легко выстраивать алогичные, но логичные по своей видимости картины мира, разрушению которых подобными им же средствами столько времени посвятили Джон Гриндер и Ричард Бэндлер.
В интеллигибельности значения происходит имитация мыслительного акта, редуцирование его до содержательных терминов, семантический объем которых крайне мал и воспроизводить которые способны ныне существующие программируемые нейросети. Это уловка интеллекта, ибо у человека “ всегда существует больше символов, чем объектов в природе, которым их можно приписать “, по выражению К.Леви-Стросса [26]. Создается видимость уже существующего совершенства, “ форсированного понимания”, обстоятельно развернуть которое пытаются в пространстве тропологического описания ( синекдохой, метонимией, метафорой ) с помощью образов.
Несмотря на мощь интеллектуализаций, все попытки субъекта воспользоваться знаками лишь для того, чтобы что-то доказать, все детальное объяснение фокуса не заменяют ни самого фокуса, ни реального воплощения идей в чувственный материал. Необходимо учитывать также амбивалентную направленность чувственного отражения, в результате которого мысль может быть доступна сознанию в виде образа. Несмотря на симультанную, свернутую форму образов восприятия, предполагается, что для сознания они служат теми же знаками, имеющими свою интеллигибельность. Правомерность такого предположения обеспечивается тем, что образы отнюдь не реализуются в наглядных представлениях и не формируются автоматически, а требуют такого же усилия, как развертывание мысли в речевое высказывание. В интеллигибельности значения образы часто аллегоричны, иллюстративны и составляют более или менее случайное пояснение к “ идее “.
Точно так же, как и предыдущая интеллигибельность сигнала, это форма существования идеалогического, мифологического сознания, которое с помощью рационализации делает понятным то, что уже существует, но существует неизвестно как, почему и откуда. Субъект в этой интеллигибельности выделен как носитель некоей идеалогии, не имеющий четкой “ внутренней схемы самосознания “ и отделенный как от языка самого по себе, так и от порождающих механизмов идеалогии своей безликостью.
В какой-то момент значение “ прорастает” в сознание, и это событие меняет все его поле, всю смысловую структуру. Меняется не значение языка, а язык вдруг меняет значение сознания, которому открывается доступ к неисчерпаемым возможностям индивидуального и в то же время сверх-индивидуального семантического объема значений. Революция происходит не в слова как таковых, и не в мыслях как в таковых, а во “ внутренней схеме самосознания “, в результате появления которой субъект включает себя самого в качестве объекта мира, а значит, получает возможность освободиться от иллюзии своей эгоцентричности. Тогда субъект выпадает из канвы социально-экономической предопределенности и впадает в зависимость только от своей решимости на что-то и от языка, овладение которым невообразимо ускоряет формирование самосознания.
Можно сказать, что в этой интеллигибельности язык освобождается от своей вторичности как критики и как комментария и начинает в своем теле эксплицировать реальность человека, знакомого с онтологическими состояниями сознания. Человек впервые обретает свой голос, свой язык. Значение знака начинает устанавливаться непосредственно на кончике пера, причем оно не тратит времени на комментарии и разъяснения, когда мир сумасшедшими темпами уходит вперед, но символом ( истиной понимания единственного в своем роде человека ) нагоняет реальность, и сдвигает человека с мертвой точки репродуктивных состояний, к которой его собиралась пригвоздить жизнь.
В интеллигибельности символа знак соотнесен с “ внутренней схемой самосознания “ субъекта и осуществляется в контексте личного существования в культуре, не предопределенного ни культурой, ни обществом и т.д. Реальная размерность мышления осуществляется в пространстве сцепления символа и “ внутренней схемы самосознания “ субъекта, которое и удерживает движение мысли. С помощью знака-символа, которым может быть и образ, и умозрительная конструкция, человек вновь прорывается к прелести “ недоназванного мира “, к диалектическому единству логического и алогического, нарождающегося и тающего, краткого и бесконечного, мгновенного и неизбывно длящегося.
Примечательно, что в этой интеллигибельности значения приобретают смысловую картинность, наивысшую образность, когда четко-оформленные объекты получают нерасторжимую спайку с невыразимым онтологическим первоисточником, с сущностными силами мира. “ Символ не обозначает ничего такого, что не есть он сам “, - говорит Лосев, и в этом плане интеллигибельность символа отличается от интеллигибельности сигнала, за которым всегда кроется нечто, что не есть он сам. Как будто человек в некоей точке вдруг инвентаризовал весь мир, включая самого себя, и в символе озаглавил его, получив потенциальную способность узнать про любую точку этого мира. В интеллигибельности символа реализуется содержательная работа мысли, не укладывающаяся в одномерные логики, восполняются превращенные формы объектом, благодаря чему происходит снятие отождествления субъекта со своими представлениями. Каким образом системы искуственного интеллекта получат возможность функционировать в интеллигибельности символа ? Это означало бы, что они приобрели черты человеческой личности и утвердились в мире в качестве независимых субъектов познания.
4. Знак, имеющий интеллигибельность онтологического состояния.
В этой последней по возможности формирования интеллигибельности знака знаком для сознания становиться сама “ внутренняя схема самосознания “, где события ни в чем не проявляются, кроме как в актах живой мысли, реализации некоей мгновенной гармонии. Само существование человека становиться символом, с которым резонирует Вселенная, космос во всех его частях, вдруг реализующий в человеке возможность абсолютной свободы. Ни в Аду, ни в Раю не предполагается продвижение к границам познания, но образ “ Великого Ничто “, хаоса, небытия оставляет возможность нового впадения в мысль, прохождение через которое ставит человека на предел его человеческих возможностей, где только и возможно “ увидеть себя в мире “. Именно в этой интеллигибельности, никак не отражающейся в тексте, языке, не фиксируемой никакими языковыми средствами, сознание приобретает себя именно как “ сознание”, со-знание, знание о своих собственных гранях существования, соответствующих главному в мире и немогущих быть никому далее транслируемых: ни другим людям, ни даже самому себе, пережившему это состояние.
Однако, онтологическая интеллигибельность знака, существующая только в единичных экземплярах, у отдельных “ человеков “, может быть прочтена сознанием другого человека как символ, который мог бы служить для установления понимания друг друга. Со своей стороны тогда собеседник “читает “ другого человека как символ, и за счет какой-то духовной грамотности идет с ним в резонансе, вдоль силовых линий его личности, ориентируясь - хотя и не переживая пока этих состояний - в семантическом объеме его ценностей, нравственных установок, образе мыслей.
Под влиянием различных систем ( языка и деятельности, в которую включен человек ) значение проходит в сознании всю цепочку культурно-исторической эволюции. На примере изменения языковой ткани, составляющей суть эпистем, мы показали, что индивидуальное сознание изменяется по тем же законам, что и общественное, зафиксированное в языке.
Разные формы деятельности неодинаково представлены в сознании самими отношениями внутри сознания, основывающихся на интеллигибельности знака. В силу этого сознание “ прыгает “, колеблется по разным этажам интеллигибельностей. В этом плане можно предположить, что сознание обладает специфическими орудиями своего собственного развития, которые влияют на личностный рост человека. Причем в качестве единицы такого развития мы берем качественные изменения межфункциональных отношений сознания, представленные в изменении качества использования языка.
В разных формах интеллигибельности субъект по-разному представлен по отношению к собственному сознанию: оно может выстраиваться из только интроецированных предметностей, связь между которыми предопределена социально-экономическими формами жизнедеятельности, сводя субъекта только к роли социального индивида. Собственно личность появляется отнюдь не во всех интеллигибельностях, а только в таких, где он становиться способным задавать себе и отвечать на вопросы, связанные с его личностными смыслами, причем чаще личностные смыслы “ вмонтированы “ в творческие продукты и в саму деятельность человека в качестве ее внутренних принципов. В связи с этим для “ распредмечивания “ личностных смыслов недостаточно прямо задавать и отвечать на соответствующие вопросы, но необходимо воссоздавать внутренний мир человека, используя в том числе и критерий качества использования им языковых средств.
Не потому ли достаточно часто мастера именно языковых профессий- Рильке, Набоков, Ахматова и др .- отвращались от психоанализа
? Можно подумать, что свободные ассоциации сами по себе, простая вербализация содержания примитивизирует, опошляет значение, отменяет в нем именно личностную составляющую в угоду интеллигибельности сигнала, “ всплескам бессознательного “. Отказаться от эволюции интеллигибельности знака в этом случае равносильно отказу от собственной личности, собственных категориальных структур, от возможности собственной внятной точки зрения ( что и происходит в гипнозе, в котором смысловые процессы восприятия исследуются именно на уровне интеллигибельности знака ). Раскрывать тайну собственной жизни, такой же уникальной, как и само сознание человека, по большому счету, может быть делом только его жизни, его личной решимости дойти до каких-то границ. С другими же сознаниями его связывает непрерывный канал общения, возможности которого увеличиваются с каждой новой освоенной интеллигибельностью знака, с каждым новым уровнем “ самоосознанности “, являющейся единственным феноменом во времени, который противостоит самому времени.Остались многие еще нерешенные вопросы, в числе которых находятся следующие: каким образом можно продиагносцировать интеллигибельность знаковых отношений сознания ? Как соотносятся уровни знаковой функции, разработанные О.Д. Кузьменко-Наумовой с интеллигибельностью знака ? Каким образом, используя модель интеллигибельности знака, представляющей форме главное содержательное значение, причем в символической форме, реконструировать механизмы кодирования самой семиотической деятельности ? И, главное, можно ли соотнести уровни интеллигибельности знака с теми критериями, которые отличают верования, убеждения, ценности человека, самостоятельно их принявшего или интроецировавшего их, или имитирующего свою убежденность ?
Спасибо за внимание !
1. Асмолов А.Г. Деятельность и установка. М., 1979.
2. Бассин Ф.В. К развитию проблемы значения и смысла // Вопросы психологии. - 1973,№6
3. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.,1979.
4. Борхес Х.-Л. Рассказы. М., 1993.
5. Бродский И.А. Стихи. СПб., 1994.
6. Брудный А.А. О языке, сознании и действительности. Фрунзе, 1971.
7. Велихов Е.П., Зинченко В.П., Лекторский В.А. Сознание: опыт междисциплинарного подхода // Вопросы философии. - 1988, №11.
8. Вартазарян С.Р. К описанию коммуникативных процессов // Семиотика и проблемы коммуникации. - М., 1981.
9. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
10. Выготский Л.С. Мышление и речь // Собр. Соч.: в 6 т. М., 1984
11. Выготский Л.С. История развития высших психических функций // Собр. Соч.: в 6 т. М., 1983 Т. 3. 368 с.
13. Горелов И.Н. Проблема функционального базиса речи в онтогенезе. Челябинск, 1974.
14. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1974.
15. Глотова Г.А. Человек и знак: семиотико-психологические аспекты онтогенеза человека Свердловск: Изд-во Урал. Ун-та, 1990.
16. Давыдов В.В. Виды обобщения в обучении. М., 1972.
17. Дридзе Т.М. Текстовая деятельность в структуре социальной коммуникации. М., 1984.
18. Жинкин Н.М. Речь как проводник информации. М., 1982.
19. Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии// Вопр. Философии.1977. #7
20. Зимняя И.А. Психологическая характеристика слушания и говорения как видов речевой деятельности. // Иностранные языки в 1973 .- № 4.- С. 66-72.
22. Крымский С.Б. Научное знание и принципы его трансформации. Киев, 1974.
23. Кузьменко-Наумова О.Д. Смысловое восприятие знаковой информации в процессе чтения. Куйбышев, 1980.
24.Кузьменко-Наумова О.Д. Семиотика речевого воздействия ( Отражение и смысл ). Куйбышев, 1986.
25 . Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1994.
26 . Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1969.
27. Леонтьев А.А. Психологическая структура значения // Семантическая структура слова. М., 1971.
28. Леонтьев А.Н. Деятельность.Сознание. Личность. М., 1975.
29. Лотман Ю.М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. Вып. 14. Тарту, 1981.
30. Лиепинь Э.К. Категориальные ориентации познания. М., 1975.
31. Лосев А.Ф. Знак, символ, миф. М., 1982.
32. Лосев А.Ф. Философия имени // Из ранних произведений. - М., 1990.
33. Лурия А.Р. Язык и сознание . М., 1979.
34. Мамардашвили М.К. Анализ сознания в работах Маркса // Вопросы философии. -1969,№6
35. Мамардашвили М.К. Форма превращенная // Философская энциклопедия. - Т.5.- М.: Наука. -С. 387-388.
36. Налимов В.В. Вероятностная модель языка: ( О соотношении естественных и искусственных языков ).- М., 1979.
37. Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М., 1988.
38. Поршнев Б. Ф. Социальная психология и история. М., 1966.
39. Психологический словарь. М., 1983.
40. Салмина Н.Г. Знак и символ в обучении. М.: Изд-во МГУ, 1988.
41. Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М., 1979.
42. Сорокин Ю.А., Левченко Е.Б. Общение и текст // Речевое общение. - М., 1983.
43. Степанов Ю.С. В мире семиотики. Вступительная статья // Семиотика. М., 1983.
44. Столин В.В. Самосознание личности. М., 1983.
45. Столин В.В., Кальвиньо М. Личностный смысл: строение и форма существования в сознании // Вестн. Моск. Ун-та. Сер.14. Психология.1982. #3.
46. Тюхтин В.С. О природе образа: психическое отражение в свете идей кибернетики. М.,1963.
47. Уваров Л.В. Символизация в познании. Минск: Наука и техника, 1971.
48. Фуко М. Слова и вещи ( Археология гуманитарных наук ). СПб, 1
994.49. Швырев В.С. Знак и деятельность. М., 1970.
50 Щедровицкий Г.П. О методе семиотического исследования знаковых систем. // Семиотика и восточные языки .- М.,1967
51. Эльконин Д.Б. Символика и ее функция в игре // Дошкольное воспитание. 1966.#3. С.56-
60.